Том 2. Пламенный круг. Лазурные горы - Страница 21

На его предсмертный вой.

И, скользя между ногами
Старцев, жён, детей и дев,
Змеи блещут чешуями,
Раззевают хищный зев,

И вонзают жала с ядом
В обнажённые стопы
Их враждебно-вещим взглядом
Очарованной толпы.

Умирали иудеи, –
И раскаялись они.
«Моисей, нас жалят змеи! –
Возопил народ. – Взгляни:

Это – кара за роптанье.
Умоли за нас Творца,
Чтоб Господне наказанье
Не свершилось до конца».

И, по слову Моисея,
Был из меди скован змей,
И к столбу прибили змея
Остриями трёх гвоздей.

Истощили яд свой гости
И, шурша в сухой пыли,
Обессиленные злости
В логовища унесли.

Перед медным изваяньем
Преклоняется народ,
И смиренным покаяньем
Милость Божию зовёт.

«Твоих немых угроз, суровая природа…»

Твоих немых угроз, суровая природа,
Никак я не пойму.
От чахлой жизни жду блаженного отхода
К покою твоему,
И каждый день меня к могиле приближает
Я каждой ночи рад,
Но душу робкую бессмысленно пугает
Твой неподвижный взгляд.
Лесов таинственных ласкающие сени,
Немолчный ропот вод,
И неотступные и трепетные тени,
И неба вечный свод, –
Враждебно всё мечте и чувству человека,
И он ведёт с тобой
От самых древних лет доныне и до века
Непримиримый бой.
Но побеждаешь ты, – последнего дыханья
Подстерегая час,
Огнем томительным напрасного страданья
Ты обнимаешь нас.

«В поле не видно ни зги…»

В поле не видно ни зги.
Кто-то зовёт: «Помоги!»
Что я могу?
Сам я и беден, и мал,
Сам я смертельно устал,
Как помогу?

Кто-то зовёт в тишине:
«Брат мой, приблизься ко мне!
Легче вдвоём.
Если не сможем идти,
Вместе умрём на пути,
Вместе умрём!»

«Опять сияние в лампаде…»

Опять сияние в лампаде,
Но не могу склонить колен.
Ликует Бог в надзвёздном граде,
А мой удел – унылый плен.

С иконы тёмной безучастно
Глаза суровые глядят.
Открыт молитвенник напрасно:
Молитвы древние молчат, –

И пожелтелые страницы,
Заветы строгие храня,
Как безнадёжные гробницы,
Уже не смотрят на меня.

«Забыв о родине своей…»

Забыв о родине своей,
Мы торжествуем новоселье, –
Какое буйное весепье!
Какое пиршество страстей!

Но всё проходит, гаснут страсти,
Скучна весёлость наконец;
Седин серебряный венец
Носить иль снять не в нашей власти.

Всё чаще станем повторять
Судьбе и жизни укоризны.
И тихий мир своей отчизны
Нам всё отрадней вспоминать.

От злой работы палачей

Валерию Брюсову

Баллада

Она любила блеск и радость,
Живые тайны красоты,
Плодов медлительную сладость,
Благоуханные цветы.

Одета яркой багряницей,
Как ночь мгновенная светла,
Она любила быть царицей,
Её пленяла похвала.

Её в наряде гордом тешил
Алмаз в лучах и алый лал,
И бармы царские обвешал
Жемчуг шуршащий и коралл.

Сверкало золото чертога,
Горел огнём и блеском свод,
И звонко пело у порога
Паденье раздроблённых вод.

Пылал багрянец пышных тканей
На белом холоде колонн,
И знойной радостью желаний
Был сладкий воздух напоён.

Но тайна тяжкая мрачила
Блестящей славы дивный дом:
Царица в полдень уходила,
Куда, никто не знал о том.

И, возвращаясь в круг весёлый
Прелестных жён и юных дев,
Она склоняла взор тяжёлый,
Она таила тёмный гнев.

К забавам лёгкого веселья,
К турнирам взоров и речей
Влеклась тоска из подземелья,
От злой работы палачей.

Там истязуемое тело,
Вопя, и корчась, и томясь,
На страшной виске тяготело,
И кровь тяжёлая лилась.

Открывши царственные руки,
Отнявши бич у палача,
Царица умножала муки
В злых лобызаниях бича.

В тоске и в бешенстве великом,
От крови отирая лик,
Пронзительным, жестоким гиком
Она встречала каждый крик.

Потом, спеша покинуть своды,
Где смрадный колыхался пар,
Она всходила в мир свободы,
Венца, лазури и фанфар.

И, возвращаясь в круг весёлый
Прелестных жён и юных дев,
Она клонила взор тяжёлый.
Она таила тёмный гнев.

«Келья моя и тесна, и темна…»

Келья моя и тесна, и темна.
Только и свету, что свечка одна.

Полночи вещей я жду, чтоб гадания
Снова начать,
И услыхать
Злой моей доли вещания.

Олово, ложка да чаша с водой, –
Всё на дощатом столе предо мной.

Олово в ложке над свечкой мерцающей
Я растоплю,
И усыплю
Страх, моё сердце смущающий.

Копоть покрыла всю ложку мою.
Талое олово в воду я лью.

Что же пророчит мне олово?
Кто-то стоит
И говорит:
«Взял же ты олова, – злого, тяжелого!»

Острые камни усеяли путь,