Совершив утомительный путь,
Вместе с жизнью жестокую ношу,
Истомившую гордую грудь.
«Мы шли вдвоём тропою тесной…»
Мы шли вдвоём тропою тесной,
Таинственный мой друг, –
И ни единый путь небесный,
И ни единый звук!
Дремало мёртвое болото,
Камыш угрюмый спал,
И впереди чернело что-то,
И кто-то угрожал.
Мы шли болотною тропою,
И мертвенная мгла
Вокруг нас зыбкой пеленою
Дрожала и ползла.
К тебе я робко наклонился,
О спутник верный мой,
И странно лик твой омрачился
Безумною тоской.
Угрозой злою задрожали
Во мгле твои уста, –
И понял я: ты – дочь печали,
Полночная мечта.
«Прильнул он к решётке железной…»
Прильнул он к решётке железной
Лицом исхудалым и злым.
Блистающей, грозною бездной
Раскинулось небо над ним.
Струилася сырость ночная,
О берег плескалась река.
Решётку тоскливо сжимая,
Горела, дрожала рука.
Рвануться вперёд – невозможно,
В темнице – и ужас, и мгла…
Мечта трепетала тревожно,
Но злобы зажечь не могла.
«Над безумием шумной столицы…»
Над безумием шумной столицы
В тёмном небе сияла луна,
И далёких светил вереницы,
Как виденья прекрасного сна.
Но толпа проходила беспечно,
И на звёзды никто не глядел,
И союз их, вещающий вечно,
Безответно и праздно горел.
И один лишь скиталец покорный
Подымал к ним глаза от земли,
Но спасти от погибели чёрной
Их вещанья его не могли.
«Ты вознеслась, благоухая…»
Ты вознеслась, благоухая,
Молитва скорбная моя,
К дверям таинственного рая,
К святым истокам бытия.
Как раскалённое кадило,
Моя печаль в твоих руках
Багровый след свой начертила
На безмятежных небесах.
Но за возвышенной оградой
Была святая тишина,
Ни упованьем, ни отрадой
Тебя не встретила она.
«В бездыханном тумане…»
В бездыханном тумане,
Из неведомых стран
На драконе-обмане
Налетел великан.
Принахмурились очи,
Как бездомная ночь,
Но не видно в них мочи
Победить, превозмочь.
Он громадной рукою
Громового меча
Не подымет для бою,
Не взмахнёт им сплеча.
В бездыханном тумане,
Из неведомых стран
На драконе-обмане
Налетел великан.
«Забыты вино и веселье…»
Забыты вино и веселье,
Оставлены латы и меч, –
Один он идёт в подземелье,
Лампады не хочет зажечь.
И дверь заскрипела протяжно, –
В неё не входили давно.
За дверью и тёмно, и влажно,
Высоко и узко окно.
Глаза привыкают во мраке, –
И вот выступают сквозь мглу
Какие-то странные знаки
На сводах, стенах и полу.
Он долго глядит на сплетенье
Непонятых знаков, и ждёт,
Что взорам его просветленье
Всезрящая смерть принесёт.
«Стоит он, жаждой истомлённый…»
Стоит он, жаждой истомлённый,
Изголодавшийся, больной, –
Под виноградною лозой,
В ручей по пояс погружённый,
И простирает руки он
К созревшим гроздьям виноградным, –
Но богом мстящим, беспощадным
Навек начертан их закон:
Бегут они от рук Тантала,
И выпрямляется лоза,
И свет небес, как блеск металла,
Томит молящие глаза…
И вот Тантал нагнуться хочет
К холодной радостной струе, –
Она поет, звенит, хохочет
В недостигаемом ручье.
И чем он ниже к ней нагнётся,
Тем глубже падает она, –
И пред устами остаётся
Песок обсохнувшего дна.
В песок сыпучий и хрустящий
Лицом горячим он поник, –
И, безответный и хрипящий,
Потряс пустыню дикий крик.
«Громадный живот…»
Громадный живот,
Искажённое злобой лицо,
Окровавленный рот,
А в носу – золотое кольцо.
Уродлив и наг,
И вся кожа на теле черна, –
Он – кудесник и враг,
И свирепость его голодна.
На широком столбе
Он сидит, глядит на меня,
И твердит о судьбе,
Золотое копьё наклоня.
«Сразить не могу, –
Говорит, – не пришёл ещё срок.
Я тебя стерегу,
Не уйдёшь от меня: я жесток.
Копьё подыму,
Поражу тебя быстрым копьём,
И добычу возьму
В мой костьми изукрашенный дом».
«В весенний день мальчишка злой…»
В весенний день мальчишка злой
Пронзил ножом кору берёзы, –
И капли сока, точно слёзы,
Текли прозрачною струёй.
Но созидающая сила
Ещё изникнуть не спешила
Из зеленеющих ветвей, –
Они, как прежде, колыхались,
И так же нежно улыбались
Привету солнечных лучей.
«Полдневный сон природы…»
Полдневный сон природы
И тих, и томен был, –
Светло грустили воды,
И тёмный лес грустил,
И солнце воздвигало
Блестящую печаль
И грустью обливало
Безрадостную даль.